Она появилась неожиданно – вбежала в приоткрытую дверь к свекрови, когда та проветривала квартиру после очередного своего кулинарного ляпа. Черный щенок английского спаниеля, примерно семи-восьми месяцев от роду. Вся нестандартная: слишком мелкая в холке, чересчур длинные уши – чуть не до полу, а хвост и вовсе отсутствовал – так что когда она радовалась, об этом свидетельствовал лишь шевелящийся бугорок в районе копчика. Ну и конечно мордочка – фейерверк эмоций. Как и полагается спаниелю.
Эльвира привела ее мне – вот, говорит, это тебе Шарлотта. Шарлотта к вечеру переименовалась в Санту. Я поначалу полагала, что щенок потерялся – развесила объявления на остановках, но никто не обратился за пропажей. Позднее у меня появились смутные догадки – почему ее могли не пытаться вернуть.
Санта стала моим первым опытом воспитания «трудного ребенка». Для каждого хозяина его пес – самый умный и сообразительный, но я до Санты знавала многих собак и могу утверждать объективно: она не была собачей интеллектуалкой. В некоторых вопросах пришлось даже признать ее необучаемость. Она за несколько месяцев сгрызла всю обувь, часть мебели и даже посуды. В отсутствие хозяев устраивала концерты с вытьем и скулежом. А голос у нее был звонкий – слышен на всех 12 этажах панельного дома.
Но сложный подростковый период миновал, и я разглядела в ней главное достоинство – сердце, переполненное любви и нежности. Правда, это часто выражалось в крайней эмоциональности – иногда мне казалось, что у нее вот-вот на радостях случится припадок. Главным счастьем для нее было находится рядом со мной и хотя бы чуточку, ну хоть ноготком прикасаться ко мне. А главное горе – это когда хозяйка плачет. В такие моменты она придвигалась поближе, лизала руки, терлась мордочкой, жалела и утешала.
Многое мы с Сантой пережили вместе: развод и переезд, ее тяжелые роды, мой дебют собачей повитухи в них, приключения случайно затесавшегося кота в моем доме, веерные отключения электричества, когда в квартире было ужасно холодно и темно, и мы, обнявшись, согревали друг друга. Мы даже просидели с ней однажды в темном лифте полтора часа, когда электричество отключили раньше обозначенного срока. И если бы не она – страдать бы мне с тех пор клаустрофобией…
Она была со мной ровно пять лет, а потом ушла. Ушла в буквальном смысле.
За несколько недель до ее ухода я стала замечать одну странность – она сидела ночью в темноте и смотрела на меня пристально. Я просыпалась от этого взгляда, и мне становилось жутковато. Я чувствовала, что с ней что-то происходит: она стала спокойнее, задумчивее, что совсем на нее не походило.
В тот день я вышла ее прогулять. Она как обычно вертелась у ног, кувыркалась в снегу, приглашала к игре. И вот, когда мы уже возвращались домой, мимо нас промчалась свора бродячих собак и она, не долго думая, устремилась за ними. Я бросилась следом, но упала – была сильная гололедица. Около часа я бродила по району и звала ее – никаких следов ни Санты, ни той собачьей своры не обнаружилось. Несколько дней мои знакомые спасатели прочесывали дворы, мы расклеили повсюду объявления. Был только один звонок, но безрезультатный – кто-то неделю назад видел похожую собачонку у своего дома…
В те тяжелые месяцы, когда я, приходя домой, останавливалась у двери на несколько минут и надеялась на чудо, что вот сейчас я зазвеню ключами и услышу в ответ звонкий голосок, – я дала себе обещание. Больше никогда никаких собак. Это все равно, что терять человека, а в моем случае даже больше чем человека…
P.S. Все спаниели ужасные обжорки – «животики на ножках». И все мастера попрошайничать, но у Санты был фирменный стиль. Специально заточенный под мою особенность: она знала, что типичные гримасы «спаниеля несчастного», давящие на жалость, со мной бесполезны. Этим меня не зацепишь. К тем, кто открыто демонстрирует потребность в жалости, я испытываю скорее отвращение и брезгливость. Она уловила другую струнку – чувство вины. Это выглядело так: я завтракаю, а она, уже покормленная и выгулянная, сидит рядом на стуле. При этом она не смотрит ни на меня, ни в мою тарелку. Демонстративное безразличие. Она неподвижна и беззвучна, изменения происходят исключительно с ее физиономией. Она медленно, но верно деформируется: от безучастной к глубоко осуждающей, полной разочарования и даже праведного гнева. И вот когда баллы за артистизм достигают оценки 5,9-6.0: глаза сощурены в узкие щелочки, брови сдвинуты сурово, губы поджаты как у старухи Шапокляк в приступе острой зловредности, кусочек моего завтрака сам собой взлетает в воздух… И о чудо, мгновенное преображение, она искусно ловит его на лету, стремительно проглатывает, облизывается вполне довольная жизнью. И снова занимает прежнюю позу. И все повторяется вновь, пока тарелка не опустеет…
1 пинг