Была у меня в детстве одна нелицеприятная история.
Каждую весну гусыни высиживали яйца. Их гнезда в деревянных ящиках, наполненных соломой, бабушка размещала в домике летней кухни, под панцирной кроватью. Протапливала комнату дровяной печкой, чтобы мамаши и потомство не подмерзали. Ближе к сроку появления птенцов она регулярно проверяла яйца на жизнепригодность. Брала аккуратно каждое и смотрела против света электрической лампочки. Своего рода УЗИ в домашних условиях.
Те из них, где не наблюдалось нужного шевеления, бабушка выбрасывала на снег. Не знаю, почему именно на снег, но отчетливо помню, как они раскалывались о тало-ледяную корку. Внутри проглядывала безнадежно застывшая липко-перистая плоть. Однажды в одном из расколотых яиц я увидела шевеление и сказала об этом бабушке. Та запричитала, заохала. Бережно подняла разбившееся яйцо, отчистила птенца от слизи и пленок, завернула в мягкую байковую ткань. У гусыни в тот день как раз стали вылупляться птенцы, и этот невезучий вернулся в общее гнездо.
В следующий раз гусиное семейство я увидела уже в июне. Потомство подросло, мягкий малышовый пух сменился нежными перышками. Гуси каждое утро дружно уходили на речку. Каждый вечер с гоготом возвращались домой. Всей семьей, кроме того самого, непутевого. Он заметно отставал в развитии от своих собратьев. Слабенький, с серым тонким пухом на спине и сизо-желтоватым на животике. Оставаясь без семьи, он жалобно плакал и бродил потерянно по птичьему двору, гонимый порой то нагловатым петухом, то жирной уткой, то переростком-цыпленком.
Шестилетняя девчонка сопереживала спасенному ею птенцу. Думала-думала, как помочь подопечному, и придумала. Когда бабушка уходила днем по всяким деревенским делам, я наполняла широкое корыто водою и учила малыша плавать. После получаса или около того гусиных мучений я доставала его из воды, обтирала полотенцем и выпускала на солнышко просушить крылышки. Бабушка по возвращении ничего не замечала. Я ведь готовила приятный сюрприз.
Ну откуда же мне было знать, что моя скрытность погубит птенца. Нельзя ему было в воду, без перьев-то. В одно солнечное утро я не обнаружила гусенка среди прочих птиц. «Видать, не жилец он был» – сказала бабушка. Не сразу, а спустя несколько лет я расскажу об этой истории маме, затем бабушке. Не стану носить груз на сердце.
Но что интересно. Вовсе не чувство вины за невинно погубленного гусенка меня тогда пришибло. В конце концов, не помри он той ночью, быть ему зажаренным к ближайшему же рождеству. Такая уж судьба домашней птицы. Другое поразило. Какой хрупкой может быть жизнь. При всей ее силе и стойкости, разрывающей былинкой асфальт. Тут же – такая щемящая хрупкость.
Может быть, именно в тот момент во мне родилось бережное к жизни отношение. От понимания, что оборвать ее может любое неосторожное движение, необдуманный поступок или даже слово, сказанное невпопад.
1 пинг